Место России во всемирной истории

Общий взгляд на место России во всемирной истории

Рассматривая общий ход всемирной истории, мы, конечно, имеем право ставить вопрос о том, какое место занимает во всемирной истории тот или другой народ, та или другая страна? Случается даже, что ученые той или другой национальности даже на самою всемирную историю смотрят с известной чисто национальной точки зрения. Последнее неправильно, но совершенно зато законно, интересуясь ходом культурного развития человечества, искать ответа на вопрос о том месте, какое в его истории занимает родная страна сравнительно с другими странами, участвовавшими в историческом движении. В настоящей главе нашей книги мы и дадим самый общий обзор судеб России с всемирно-исторической точки зрения. Это не будет, конечно, изложением внутренней истории нашего отечества, а лишь ответом на вопрос, в каком отношении история России находится ко всемирной истории. Принятие русскими христианства из Византии — конечно, в связи с другими фактами, свидетельствующими о влиянии Византии на нашу древнейшую историю — было приобщением русской истории к истории восточноевропейского, греко-славянского средневекового мира, как, наоборот, сближение России с Западом при Петре Великом можно назвать приобщением этой истории к западноевропейскому, преимущественно романо-германскому миру. Оба эти факта нашей истории, один в конце Х в., другой на рубеже XVII и ХVIII вв., получили разную оценку в двух больших общественно-литературных партиях, на которые разделилась мыслящая часть русского общества в середине XIX в. Именно славянофилы, видевшие благо в том, что Россия приняла восточно-православное христианство, признавали петровскую реформу за большое зло, за событие именно, благодаря которому Россия сошла с своего настоящего исторического пути, тогда как западники в этой самой реформе видели спасение России, как культурной страны, а один из представителей названного направления, Чаадаев, даже выразил сожаление, что русские не примкнули с самого начала своей истории к западноевропейскому, католическому миру. Настоящая историческая наука исходит не из субъективной оценки фактов, а из объективного их исследования. Для того, чтобы Россия приняла христианство из Византии, а не из Рима, как и для того, чтобы через семь веков после этого она сделалась европейским государством, а не азиатским, в какое готово было, по-видимому, превратиться, — и для того, и для этого существовали свои исторические причины, с результатами которых мы должны считаться, как с совершившимися фактами безотносительно к их оценке. Между двумя событиями, о которых было сказано, стоит еще третье, тоже немалой важности: через два с половиною века после принятия христианства большая часть Руси должна была подчиниться азиатской орде, которая вскоре приняла магометанство. Так называемое монгольское или татарское иго, можно сказать, связывало русскую историю с историей азиатского, мусульманского Востока, и лишь за два века до петровской реформы Русь стряхнула с себя чужеземное иго, сильно отстав за это время в своем историческом развитии. Крещение Руси по восточно-греческому обряду, подчинение монгольскому игу и петровская реформа — вот три главные вехи русской истории, указывающие на ее отношения, во-первых, к Византии и вообще к греко-славянскому миру, во-вторых, к мусульманской Азии, которая в конце средних веков поглотила, в лице турок, весь этот греко-славянский мир, кроме самой России, и, в-третьих, к европейскому Западу, вот уже около двух веков оказывающему на нее свое культурное влияние. Таким образом, русская история соприкасается со всеми тремя историческими мирами, образовавшимися в средние века в западной части Старого Света. Развиваясь в зависимости от внутренних условий, в какие ее ставили природа страны и свойства племен, ее населяющих, Россия в то же время испытывала разные влияния со стороны своих соседей, и влияния эти шли на нее с трех сторон, с юга, востока и запада, а именно с юга византийское, с востока азиатское, с запада новоевропейское, три влияния, соответствующие трем историческим мирам, о которых у нас уже столько раз шла речь. Конечно, влияния эти были неравноценны, а с другой стороны, и сама Россия не оставалась в бездействии по отношению к ближайшим и более отдаленным соседям. Ее история не прошла бесследно как для европейского Запада, в систему государств которого она вступила двести лет тому назад, так и для Балканского полуострова с его славянским и греческим населением, и, наконец, для обширных территорий Азии (Сибирь, Средняя Азия, Закавказье), где долгое время царило магометанство. Приняв западную культуру, Россия понесла ее в самые далекие страны Востока. В то время, как совершалась заморская колонизация западных народов, Россия совершала свою сухопутную колонизацию, и оба потока, идя в противоположных направлениях, должны были, конечно, встретиться. Встреча произошла и в Северной Америке, где еще в шестидесятых годах нам принадлежала Аляска в соседстве с английскими владениями, и произошла, она также в Азии, где русские владения в конце XIX в. пришли в соприкосновение с английскими. Благодаря этому, европейская культура, как кольцом, охватила все северное полушарие, и одним из важных звеньев в этой цепи явилась Россия.

Позднее выступление России в истории

Из этого краткого обзора внешних отношений русской истории можно видеть, что, беря эту историю с чисто хронологической стороны, мы должны поместить ее лишь во вторую половину средних веков и в новое время, и что о всемирно-историческом значении русской истории позволительно говорить лишь по отношению к двум последним векам нового времени. И в отношении к первым начаткам культурной жизни, и в отношении к началу крупной исторической роли России приходится одинаково указывать на очень позднее выступление нашего отечества на путь более широкого исторического развития. Судьба всех позже приходящих в общем та, что им больше приходится испытывать влияний, чем самим влиять, более повторять то, что уже было пережито другими, чем идти впереди других. Притом Россия не только позже других европейских стран вступила во всемирную историю, но и разными неблагоприятными условиями задерживалась еще в своем развитии. Отдаленность от главной исторической сцены, чисто физические условия страны, постоянная борьба с азиатскими кочевниками, татарское иго, — все это, вместе взятое, крайне неблагоприятно влияло на русскую жизнь. Позднее других народов вступив на большую историческую дорогу и медленнее других по ней двигаясь, русские должны были, конечно, сильно отстать от своих западных соседей, и эта отсталость является одним из наиболее бросающихся в глаза общих фактов русской истории. Но столь же бросается в глаза и другой факт, именно весьма значительный прогресс, сделанный русскою жизнью за два последних столетия и особенно за вторую половину XIX века.

Географическое положение Восточно-Европейской равнины

Первым неблагоприятным условием для приобщения народов, населявших еще в древности Восточно-Европейскую равнину, к цивилизованному миру, была отдаленность от него этой обширной страны. Своими южными окраинами она, правда, соприкасается с Черным морем, но северные берега его (и его большого залива. Азовского моря) были самыми крайними пределами древней греческой колонизации: дальше на север уже шло сплошное варварство. Римская империя тоже оканчивалась на берегах Черного моря, едва затронув лишь самые южные, прибрежные части теперешней России. Все, что лежало к северу от Черного моря, со всем, что было по ту сторону Дуная и Рейна (указывая, конечно, от Рима),— все это в первые века нашей эры, так сказать, стояло вне истории. Вообще лишь в средние века совершилось включение в европейскую сцену всемирной истории стран к северу от рейнско-дунайской линии и от Черного моря, если не считать сравнительно небольших территорий к северу от этой границы вроде Дакии или Тавриды (Крыма). Припомним, что лишь Карл Великий обратил в христианство Германию, что поляки и русские приняли христианство еще двумя столетиями позднее, и что еще позднее оно стало утверждаться в Скандинавии, а крещение народов в ту эпоху и было тою формою, в какой совершалось их приобщение к высшей культуре. Очень поздно вошла Германия в состав римско-христианского мира, еще позже вошла в состав греко-христианского мира Русь. И по сравнению с Западной Европой к северу от дунайско-рейнской линии Восточно-Европейская равнина оказывается менее благоприятно расположенной по отношению к странам старой культуры. При первом взгляде на карту Европы мы видим, как эта часть света принимает, приближаясь к востоку, все более и более континентальный характер, расширяется и все значительнее отдаляет одни от других морские берега на севере и юге: от Немецкого моря по прямой линии ближе до Средиземного, чем от Белого до Черного. Притом на юге Восточно-Европейской равнины лежат обширные степи, которые с незапамятных времен были приманкою для разных кочевников, отрезывавших очень долго от Черного моря зародившееся гораздо севернее Русское государство. Не мудрено, что историческая жизнь возникла здесь позднее и развивалась медленнее, чем в той части Западной Европы, которая в древности и в начале средних веков тоже оставалась варварской. Прибавим к этому и менее благоприятные условия климата и даже почвы в той части восточной равнины, где образовался ее главный политический центр после кратковременного преобладания Южной Руси с ее черноземом. Там, где жить было побезопаснее от набегов кочевников, было много лесов и болот,— обстоятельство тоже не особенно, конечно, благоприятное для культурного развития.

Значение великого водного пути и южнорусских степей

Русское государство возникло, как известно, на великом водном пути «из варяг в греки», шедшем от Балтийского моря через Финский залив Невой до Ладожского озера, оттуда по Волхову в Ильменское озеро, далее рекою Ловатью до водораздела между бассейном Балтийского моря и бассейном Черного моря, в которое, перетащив лодки в Днепр, по этой последней реке и спускались. Это был торговый путь, и по нему образовалось несколько городов, с именем которых и связана наша древняя история. Подобные водные пути между морями существовали и в Западной Европе, и здесь также на водных путях, главным образом, за исключением морских берегов, и развивалась в средние века городская жизнь. Достаточно вспомнить значение в этом отношении Рейна и Дуная. В стороне от таких путей историческая жизнь развивалась поздно, и целые населения долго оставались на очень низкой ступени развития, примером чему могут служить финны и литовцы, жившие в лесистых и болотистых местностях и очень поздно начавшие приобщаться к исторической жизни. Наоборот, на торговом пути по Каме и Волге довольно рано возникло государство Болгарское из смеси тюрков и финнов, а отчасти и славян: болгары находились в деятельных торговых сношениях с Азией, откуда к ним в Х в. и пришло магометанство. Равным образом по Дону с нижним течением Волги в IX в. по Р. X. существовало значительное царство Хозарское, в котором тоже существовала большая торговля. Из этих трех государств на Восточно-Европейской равнине ближе других к Западу было Русское, но от наиболее культурных стран оно отделялось многими землями, долгое время еще остававшимися в язычестве. Главный центр, из которого высшая культура могла распространяться на Руси, был Константинополь, но правильности сообщения с ним мешали кочевники, долгое время господствовавшие в южных степях, где оканчивался великий речной путь. Восточно-Европейская равнина в южной своей части непосредственно соприкасается со степями Средней Азии, и пространство между Уральским хребтом и Каспийским морем было воротами народов, двигавшихся из Азии в Европу. Через эти, главным образом, ворота и прошли последовательно с IV в. по XIII гунны, авары, болгары, хазары, печенеги, половцы и татары, так сказать, сменявшие одни других. Эти кочевые народы отрезывали Русь от черноморского побережья и сильно препятствовали пользоваться плаванием по нижнему Днепру. Одним словом, в то время, как великий водный путь соединял Русь с двумя морями, леса и болота с одной стороны, а с другой — степи служили ей долгое время препятствием к более деятельным сношениям с цивилизованным миром. Беспокойная жизнь в южных окраинах Русского государства была даже одною причиною отлива населения отсюда с богатого чернозема на суглинок северовосточной Руси, где возникло Московское государство, бывшее ядром теперешней России.

Татарское иго

Кочевники вообще причиняли много зла мирному земледельческому населению южных окраин Русской земли. Главным образом они же пострадали и во время татарского нашествия, которое их разорило и обезлюдило, вследствие чего юго-западная Русь не в силах оказалась сопротивляться Литовскому княжеству, образовавшемуся в то время на ее северной границе и покорившему всю эту часть Русской земли. Но и над другой половиной, северо-восточной, установилось чужеземное иго азиатской орды, препятствовавшее культурному ее развитию. Это иго тяготело над Русью два с половиной века, но и потом еще долгое время ей приходилось вести тяжелую и упорную борьбу с магометанскими царствами на востоке и юге великой Восточно-Европейской равнины. Завоевание одной части Руси Литвою, с которою она в XIV в. подчинилась политическому преобладанию и культурному влиянию Польши, и подчинение другой части Руси татарам создали, так сказать, две разные русские истории, которым суждено было соединиться воедино лишь много позднее. Обе части Русской земли, однако, не утратили своего национального облика, чему особенно способствовала принятая из Византии вера. Конечно, татарское влияние на северо-восточную Русь, которой суждено было разростись впоследствии в Российскую империю, не могло быть благотворным ни в культурном, ни в политическом отношении. Входя в состав владений Золотой Орды, будущая Россия отрывалась от Европы, чтобы стать Азией. Хотя она и сохранила христианство, как основу своей духовной культуры, но в других отношениях она все менее и менее начинала походить на европейское государство, все более и более принимая, наоборот, восточные формы. Вместе с народами германскими и с другими славянами Русь вступила в историю как молодое государство одного с ними типа, развившегося из условий европейской жизни и культурных влияний Римской империи в обеих ее половинах, но вследствие разобщенности с остальной Европой и вследствие татарского ига Московское государство потребовало впоследствии европеизации, т. е. нового приобщения к европейскому миру. Оно и совершилось на рубеже ХVII и XVIII веков.

Место России в славянском мире

Особое значение в истории России имеет принадлежность ее к славянскому миру. При разделении главных европейских народов на романские, германские и славянские мы должны обратить внимание на то, что в выступлении их на историческое поприще и во внутреннем их развитии замечается известная последовательность, которая состоит в том, что раньше других вступили в историю народы романского корня, позже всех — славяне, народы же германского происхождения заняли среднее место. Романские народы состоят из потомков романизированного населения Римской империи, из которого культура прежде всего должна была перейти к германцам, как более близким соседям, потому что славяне в общем занимали области, более отдаленные от культурных центров. Только часть славянского племени — сербы и болгары — пришла в непосредственное соприкосновение с Византийской империей, заняв северную часть Балканского полуострова, остальные же с самого начала были отделены от главной исторической сцены странами с неславянским населением. Если византийская культура могла непосредственно передаваться сербам и болгарам на Балканском полуострове и, благодаря великому водному пути, славянам русским, то влияние западной культуры на славянский мир шло главным образом через Германию и совершалось, так сказать, уже в германской переработке. Самые западные славяне подверглись даже полному онемечению, чехи вошли в состав Священной Римской империи германской нации, а Польша сделалась главным оплотом католицизма в восточной Европе. Благодаря территориальной непрерывности, западное, преимущественно германское влияние и господство католицизма в средние века все более и более подвигались на восток, включив в область романо-германской культуры страны, которые находились в непосредственном соседстве с тогдашней Русью. Кроме крещения поляков по католическому обряду, достаточно вспомнить такие факты, как основание в XIII в. на берегах Балтийского моря немецкого духовно-рыцарского ордена, движение шведов к берегам Невы, принятие в XIV в. католицизма Литвой и соединение ее и подвластных ей русских земель с католической Польшей, наконец, движение самой Польши на восток. Вероисповедная рознь, образовавшаяся между Востоком и Западом в эпоху основания и крещения Руси, сильно мешала последней войти в более тесные культурные связи со своими западными соседями; от своих же единоверцев, византийских греков и балканских славян, Русь географически была отрезана. Последовало затем завоевание самой Руси татарами, падение юго-славянских царств, и в ту же эпоху на западных границах Руси образовалось большое Польско-литовское государство, сделавшееся в конце средних веков наиболее обширной, могущественной и образованной славянской державой. Условия общей истории славянского племени сложились таким образом, что в новую историю в качестве вполне самостоятельных государств вступили только Польша и Россия, из которых одна представляла собою западную культуру, другая — восточную, одна в культурном отношении примыкала к прогрессировавшему в то время романо-германскому миру, другая сделалась после завоевания Константинополя турками единственным христианским государством на Востоке, притом только что еще покончившим свои счеты с татарским игом. Несмотря на такие неблагоприятные условия, Россия в новое время достигает важных исторических результатов в борьбе с враждебными ей силами, и образование в XVIII в. Российской империи является одним из важнейших в указанном столетии событий.

Порядок экономического и культурного развития в Западной и в Восточной Европе

Как часть славянского мира в Европе, Россия во многих отношениях разделяла и разделяет судьбы этого мира, благодаря общему его географическому положению. Если сосредоточить свое внимание лишь на той части Европы, которая по отношению к странам античной цивилизации лежала по ту сторону Рейна, Дуная и Черного моря, то можно установить, что в общем на этой громадной территории приобщение отдельных стран к исторической жизни шло с запада на восток. Если бы не было великого водного пути «из варяг в греки», как проводника византийской культуры, и культура шла бы сюда только с романского запада через Германию, по всей вероятности, русская история началась бы еще позже, может быть, позже того, как вошли в состав исторического мира страны к югу от Балтийского моря и та территория, где возникло первоначальное государство Литовское, т. е. после германизации полабских и поморских славян, образования духовно-рыцарских орденов на Балтийском море, возникновения Ганзейского союза и расширения границ Польского государства к востоку. Во всяком случае, когда великий водный путь Восточно-Европейской равнины утратил свое значение, культурное движение в северовосточной Европе за рейнско-дунайской линией шло главным образом с запада на восток, не встречая уже на своем пути другого аналогичного потока, который шел бы с юга, из Византии, да и сама Византия впоследствии исчезла. Общее направление культурного движения с запада на восток, от романских народов к германским и от германских к славянским объясняется, конечно, не из племенных, или расовых, что ли, свойств этих народов, т. е. не из прирожденных их особенностей, а из условий географических, условий климата, почвы и т. п. На долю славянских народов достались места, гораздо менее благоприятные для экономического их развития, которое тем раньше начиналось и тем быстрее совершалось, чем западнее оно происходило, а от экономического развития, от материального быта зависит и культурное, и политическое развитие. Примерной иллюстрацией этого общего явления может служить вот какое историческое наблюдение.

На известных ступенях экономической эволюции большая часть европейских народов переживала стадию крепостничества, т. е. закрепощения земледельческой, или крестьянской массы. Эта социально-экономическая форма характеризует эпохи замкнутого, натурального хозяйства при распадении общества на землевладельческую и служилую знать и подневольную народную массу. Романские страны вступили в средневековую историю именно с такою формою сельских отношений в виде римского колоната, который и был основою средневекового серважа. Прикрепление крестьян к земле и подчинение сельской массы вообще власти крупных землевладельцев существовали и в Византийской империи, где только законодательство императоров-иконоборцев начало подкапывать крепостной строй сельской жизни. У «варваров», вступивших в общую историческую жизнь в первой половине средних веков, в основе социальной организации лежали сельские общины, состоявшие из свободного крестьянства, и процесс закрепощения начался у них позднее. Вот мы и наблюдаем, следя за тем, как устанавливались крепостные отношения в средневековой Европе, что распространение этой формы шло с запада на восток. Это значит, что экономические и политические условия, вызывавшие появление этой формы, возникали на Западе раньше, чем на Востоке, во Франции ранее, чем в Германии, а в этой последней ранее, чем в Польше, позднее же всего в России. Наоборот, и раскрепощение совершалось в той же последовательности, т. е. чем западнее, тем раньше, чем восточнее, тем позже. В этом же смысле нужно понимать и постепенную замену натурального хозяйства денежным, особенно усилившуюся в конце средних веков и начавшую играть особенно важную роль в жизни европейских народов в новое время. И здесь стоит только обратить внимание на то, что современный капиталистический строй постепенно тоже надвигается от запада к востоку. Весьма естественно, что все это может свидетельствовать нам только об одном, о большей в течение веков экономической отсталости европейского Востока сравнительно с европейским Западом, для чего, конечно, есть свои причины, отчасти уже и рассмотренные нами в этом же самом очерке. Это — менее развитая береговая линия и большая отдаленность внутренних стран от материка, более суровый климат и менее богатая природа, меньшая населенность территории и большая опасность варварских нашествий. Татарское иго, правда, не коснулось ни Польши, ни Венгрии, но обоим этим государствам пришлось выдерживать сильную борьбу с турками, опасность от которых для Германии не была так непосредственна и велика, как для более близких к Балканскому полуострову стран, особенно для Венгрии, большая часть которой даже входила временно в состав грозной мусульманской державы, раскинувшейся в трех частях света в областях древней эллинистической цивилизации.

Значение для России Балтийского моря

Этот обзор географических и исторических условий экономического и культурного развития России показывает нам, что после установления в восточных и юго-восточных окраинах Европы татарского и турецкого владь1чества, единственною стороною, откуда на Русь могло идти высшее культурное влияние, был Запад. Оно и шло, на самом деле, особенно через старый Новгород, который, как известно, играл очень видную роль в торговле германской Ганзы. Из двух морей, между которыми на великом водном пути возникло Русское государство, более важное значение получило к концу средних веков то, которое лежало к северу, Балтийское. Правда, пределы Русской земли расширились до Северного океана с его глубоко врезывающимся в материк большим заливом, Белым морем, и на этом море у русских завязались торговые сношения с Западом, но крайне северное положение делало из этого моря все-таки не очень-то удобное «окно в Европу». Таким окном суждено было стать именно Балтийскому морю, а между тем и от него Русь оказалась, в эпоху наибольшего своего ослабления, отрезанною более счастливыми соседями. Известно, какое важное значение получил в XVI и XVII вв. так называемый балтийский вопрос, борьба за господство над Балтийским морем прилегавших к нему государств. Сюда, в эту сторону с середины XVI в. направились и политические усилия Московского государства, которые завершились основанием, в начале XVIII века, Петербурга у самого исходного пункта старого великого водного пути. С конца средних веков, со времени политического объединения и свержения татарского ига московская Русь, как не раз уже это отмечалось историками, поворачивается лицом к Европе, т. е. к Западу, потому что Восточная Европа, находившаяся в руках казанских, астраханских и крымских татар, а за Черным морем в руках турок, в культурном отношении была не Европой, а Азией.

«Московия»

В историю нового времени политически независимая часть Руси, основа будущей России, вступает в виде Московского государства или Московии, как его называли в Западной Европе. Как политическая сила, оно выросло в области, лежавшей в стороне от великого водного пути и потому сравнительно поздно получившей историческое значение. Московия была уже гораздо более еще удалена от «Европы», чем в свое время Киев или Новгород. Это было, если так можно выразиться, настоящее историческое захолустье, где очень легко было отстать от общего движения исторической жизни. Особые условия существования выработали тут своеобразный общественный уклад, в котором бросаются в глаза сильное развитие государственности, хотя бы и в очень примитивных формах, и, наоборот, весьма слабое развитие личности. Западным европейцам, попадавшим в Московию, она должна была казаться совершенно варварскою, азиатскою страною, лишь областью, так сказать, некоторой обширной «Татарии», где вся жизнь приняла чисто восточные формы. И, на самом деле, жизнь складывалась здесь не по-европейски, хотя Московия не так-то уж совсем была изолирована по отношению к Западу.

Священная Римская империя на Западе и Москва в качестве «третьего Рима» на Востоке

Между тем как раз в эту эпоху у людей Московского государства развился весьма гордый национализм, для которого было подыскано и теоретическое обоснование и даже со всемирно-исторической окраской. Московские книжники, впрочем, не сами выдумавшие эту идею, объявили Москву третьим Римом, что поднимало ее значение на недосягаемую высоту и донельзя льстило национальной гордости. Но, в сущности, такое о себе мнение, соединенное с очень слабым культурным развитием, есть черта, характеризующая восточные народы, в наше время, например, турок и китайцев.

Остановимся несколько подробнее на этом представлении о Москве, как о третьем Риме. Это был такой же отголосок античной идеи о всемирном господстве Рима, каким на Западе была фикция о продолжении Римской империи, представительницею которой сделалась немецкая нация. Мы еще не говорили подробно об этой идее средневекового Запада и потому можем здесь и на ней остановиться несколько больше.

Уже в самом начале истории германских народов Римская империя была для них чем-то высшим, и они стремились занять в ней определенное место в качестве союзников или вспомогательных войск. Высшим проявлением честолюбия германских вождей было добиваться титулов империи и стремиться к восстановлению самой империи. С падением Западной империи ее права были перенесены на восточного императора, и германские короли стали смотреть на него как на своего главу, номинально признавая его верховенство и дорожа раздаваемыми им титулами. В Византии сохранялась та же идея, и ею руководился в VI веке Юстиниан Великий, когда отнимал у вандалов Африку, у остготов Италию и у вестготов южную окраину Испании. Со времен Константина Великого эта идея непрерывного существования империи стояла в тесной связи с идеей христианской церкви; для последней империя была главной опорой и защитой. После 476 г. восточный император в глазах христианского мира был не только его господином, но и защитником, и охранителем в нем истинной веры. Но на Западе власть императора не могла иметь реального значения вследствие своего бессилия в борьбе с варварами, а потеря империей Палестины и Сирии и иконоборство в VIII веке и совсем уронили восточную империю в глазах Запада. Фактически связь его с Византией все более и более ослабевала, а в 800 году возложение императорской короны на голову Карла Великого и совсем порвало эту номинальную связь. Но для Византии западные императоры были лишь узурпаторами, ибо Византия считала себя истинной наследницей Римской империи, госпожой всех народов, не обращая внимания на то, что большая часть провинций ускользнула из-под ее власти. Даже слепой Исаак Ангел за несколько лет до завоевания Византии крестоносцами четвертого похода, приведшего к временному установлению Латинской империи, мечтал о всемирной монархии. Только императору Византии мог принадлежать священный титул императора — царь. Василий Македонянин упрекал Людовика Немецкого (внука Карла В.) в том, что он стал именоваться титулом, который мог принадлежать только ему одному. Никифор Фока столь же неприязненно смотрел на присвоение императорского титула Оттоном Великим. Византия стремилась к тому, чтобы иностранные государи принимали титулы ее наместников, но никому не уступала самого высшего титула — басилевса. В свою очередь, если на Западе восточного императора и называли императором, то нередко старались умалить титул: Людовик Немецкий писал к Василию Македонянину как к «императору нового Рима»; базельский собор в 1437 г. обращался к Иоанну Палеологу как к императору ромеев (imperator romaeorum), т. е. употребляя грецизированную форму, чтобы не употребить формы roma-norum (римлян). Существовало, однако, различие между обеими империями. Во-первых, византийский император видел в своих правах, как защитника веры, лишь прямое следствие своего положения, в качестве мировладыки и наследника древних цезарей, а на Западе скорее из титула защитника церкви выводились остальные права наследников цезарей. Здесь, как мы знаем, установился дуализм светской и духовной власти, в котором император и папа взаимно дополняли друг друга, между тем как в Византии произошло подчинение церкви государству. Во-вторых, на Западе «римский» император, в конце концов, превратился в сюзерена феодальной иерархии, тогда как Византия не знала феодализма, сохранив в своих областях зависевших от центрального правительства и сменяемых губернаторов, которые присылались прямо из столицы. Вот это-то особое положение императорской власти на Западе и по отношению к церкви, и по отношению к аристократии (землевладельческой и сановной) и произвело то, что средневековая империя на Западе была только фикцией, приняв католико-феодальный характер. В теории империя стояла высоко, но только в теории можно было смотреть на других европейских государей как на провинциальных королей. Пророчество Даниила, примененное к чередованию монархий Вавилоно-ассирийской. Персидской, Македонской и Римской, которая должна существовать до скончания веков, титул защитника церкви, охранителя и распространителя веры, значение императорской власти, как власти светского главы, дополняющего духовного главу — папу, все это сообщало идее империи религиозный, даже мистический характер.

Религиозный характер имела, конечно, и императорская власть в Византии. Отношение к ней славянских народов и их князей сильно напоминает то, что мы наблюдаем в варварских государствах на Западе. И здесь, т. е. на Востоке, могла зародиться идея о перенесении империи с одного народа на другой, как то было на Западе, где при Карле Великом она перешла к франкам, при Оттоне Великом — к немцам. Минуя развитие аналогичных взглядов у южных славян, мы встречаемся, наконец, с этой идеей перенесения империи с греков и на русских, и Москва, как третий Рим, была тоже своего рода «Священной Римской империей Московского государства». Только здесь эта идея нашла более благоприятную почву для своей реализации, конечно, не в смысле универсальной монархии, а в смысле осуществления той полноты власти, которая принадлежала московскому государю, сделавшемуся из великого князя царем. Здесь не место останавливаться на внутреннем процессе, приведшем к московскому самодержавию, но следует, конечно, отметить факт его установления одновременно с тем, как и на Западе воскресает римская государственная идея, нашедшая свое воплощение не в римско-германском императоре, а в национальных королях. Отношения между государственною властью, с одной стороны, и как церковью, так и сословиями, с другой, сложились в Московском государстве иначе, чем на католико-феодальном Западе, т. е. ближе к византийскому типу, и потому византийская традиция больше соответствовала «Москве, третьему Риму», чем древнеримская — «Священной Римской империи немецкой нации».

Формула: «Москва — третий Рим» — получила не только политическое, но и национальное значение. В ней содержалась своего рода националистическо-философская история, отводившая русским особое место во всемирной истории, ибо в формуле этой заключалось определение культурной роли Москвы, как наследницы византийского идеала, известное понимание миссии ее в мире, как хранительницы истинного благочестия. На почве разделения церквей для православного Востока истинным главою христианства был Царьград, как второй Рим, к которому перешло от первого Рима, отшатнувшегося от православия, законное главенство в христианском мире. Но и этот второй Рим тоже пал: принятие официальной Византией флорентийской унии (1439), подчинявшей греческую церковь папе, и вскоре последовавшее за этим завоевание Константинополя турками (1453) были поняты, как причина и следствие, как измена православию и Божия кара за эту измену. Пусть, однако, второй Рим и пал, но не может пасть православное христианское царство вообще, которое, наоборот, должно стоять до скончания века. Вот этим царством, т. е. «третьим Римом», и являлось в глазах русских людей XVI века Московское государство, только что объединившее уделы, освободившееся от татарского ига и потом даже завоевавшее два татарских царства на Востоке. Два Рима пали, Москва — третий Рим, а четвертому уже не бывать. Задача третьего Рима была в том, чтобы хранить древнее благочестие и бороться с его врагами. Брак великого, князя московского, Ивана Ш, с Софьей Палеолог, племянницей последнего византийского императора и как бы наследницей его державных прав, а также папская и венецианская дипломатия, внушавшая московским государям, дабы заставить их воевать с Турцией, что они прямые и законные наследники Византии,— тоже содействовали утверждению такого взгляда. Конечно, что эта теория могла только поддерживать национальное самомнение и исключительность. Она обособляла Московию от остального европейского мира, и это обособление сильно мешало идейному влиянию Запада на тогдашнюю Россию. Во всем этом историческом явлении нельзя не видеть продолжения того культурного обособления, которое характеризует средневековую историю, и любопытно, что теория о третьем Риме, о Москве, как политической и культурной наследнице Византии, стала формулироваться, когда на западе из Византии шло новое подкрепление широкому гуманистическому движению, и сама средневековая Римская империя утратила свое обаяние над умами. Московский национализм XVI—XVII вв. заключал в себе осуждение всего того, что было выработано и вновь вырабатывалось Западной Европой в мире идей, и был в сущности проповедью культурного застоя и, как сказано выше, национальной исключительности.

Европеизация России

Разумеется, в этом беглом очерке не может быть дано истории «европеизации» России, т. е. рассказа о том, когда она началась, какими путями шла, какие препятствия встречала и какие результаты дала. Достаточно указать на то, что со времени петровской реформы, подготовленной, впрочем, всем предыдущим историческим развитием, Россия мало-помалу заняла место в Европе, понимаемой и в смысле известной системы государств и народов, и в смысле территории, на которой господствует высшая культура, хотя, конечно, наша историческая отсталость и до сих пор дает себя знать. Играть роль в общеевропейской политике Россия стала в одно время с тем, как на нее самое сильнее стала действовать европейская культура. Но и традиция третьего Рима не умерла окончательно в сознании некоторой части русского общества, особенно в так называемых славянофильских учениях.

Славянофильская философия истории

В то самое время, как общий ход всемирной истории за последние два века все более и более втягивал Россию в Европу и все более и более преобразовывал ее внутри на европейский лад, славянофильство старалось, наоборот, проповедовать обособление и самобытность, уча, что Запад

гниет и что все наше спасение — в отказе от последствий петровской реформы. Одним из выражений славянофильской философии истории является книга Данилевского «Россия и Европа», еще недавно, по-видимому, — судя по числу изданий,— находившая многочисленных читателей. В первом очерке, где у нас шла речь о всемирно-исторической точке зрения, мы уже коснулись теории культурно-исторических типов*, которую Данилевский развивал в своей книге, желая обосновать свое положение о том, что Россия с остальным греко-славянским миром, с которым она должна теснее объединиться, составляет отдельный и самобытный культурно-исторический тип. Все историко-философское построение автора «России и Европы» было рассчитано на то, чтобы содействовать охране самобытности восточного типа, объявляемого автором за наиболее совершенный, от западного влияния, признаваемого, наоборот, за нечто весьма пагубное. Мы видели, что эта теория по существу дела отрицает культурное объединение человечества путем исторической преемственности цивилизации и взаимодействия между народами одной и той же исторической эпохи, т. е. отрицает очевидность в угоду предвзятой мысли. Развивая логически основные положения теории Данилевского, мы должны были бы признать в культурно-исторических типах своего рода изначальные и самобытные единицы, резко одни от других отграниченные и одна в другую не переходящие, не соединимые между собою и вместе с тем неразделимые целые, подобные схоластическим сущностям или биологическим видам по старому на них взгляду. Такими именно типами рисуются в этой теории романо-германский и греко-славянский исторические миры Европы. Несомненно, между этими мирами история выработала существенные черты различия, но оба они на самом деле являются лишь неодинаково видоизмененными продолжениями одного греко-римского исторического мира, да и черты различия все более и более сглаживаются между ними: так, воды одной и той же. реки, встречая на пути своего течения остров, временно разделяются на два рукава и опять сливаются в одном русле, миновав разделившую их преграду. Взаимодействие между отдельными народами, поставленными в удобные для того условия, совершает выработку некоторой более универсальной цивилизации, а народы, позднее выступающие на историческое поприще, попадают под влияние более старых наций и часто, приходя к ним на смену, по-своему продолжают начатое ими дело, в чем и заключается так называемая историческая преемственность. Обособление, совершающееся в силу тех или других причин, — как это, например, произошло с Западной Европой в средние века или со старою Русью,— конечно, способствует выработке известного типа, имеющего чисто местный характер, но свойства действительной исконности и полной самобытности такому типу можно приписывать только под тем условием, чтобы перед эпохой замкнутости, как в Китае, не существовало эпохи более широкого общения. В нашей Европе периоду обособления двух типов предшествовал долгий период греко-римского объединения всего цивилизованного мира, бывшего своего рода синтезом всех древних культурно-исторических типов, и обе половины Европы получили из этого мира общее наследие, которое особенно и сделало возможным новое объединение, когда исторические условия позволили и Западу, и Востоку выйти из своей замкнутости и обособленности. Во всемирной истории совершается постоянно соединение элементов, первоначально один другому чуждых, и разъединение элементов, уже живших одною общею жизнью: первый процесс ведет к прогрессивному объединению человечества, второй, наоборот, является процессом прямо регрессивным. Создавая, далее, из романо-германского и греко-славянского миров две резко различающиеся исторические противоположности, автор «России и Европы» стремится представить второй из них, как такой, которому не только невозможно, но и не следует делать никаких заимствований у другого, ибо греко-славянский мир представляет из себя высший культурный тип, сравнительно с другим, романо-германским. Как бы мы ни гадали относительно будущего, но по отношению к прошлому и настоящему мы должны признать, что из двух рукавов, на которые в начале средних веков разделилось европейское историческое течение, значение главного русла принадлежит рукаву западному, и что романо-германский мир с большим правом, чем греко-славянский, может называться наследником древней цивилизации, наиболее универсальной, какая когда-либо существовала до возникновения цивилизации современной.

Правда, в начале средних веков европейский Запад не избег общей участи, обособился и замкнулся; образованность и у него пришла в упадок, и даже одно время арабская наука стояла далеко впереди западноевропейской. Но тот же Запад первый и начал выход из этого состояния, сделавшись продолжателем объединительной и цивилизаторской деятельности греко-римского мира. Средневековая католико-феодальная культура, проникнутая местными и временными влияниями романо-германского мира, подверглась критике с более универсальных и непреходящих точек зрения, с которых стали открываться и более широкие умственные горизонты. Историческое развитие личности подняло Запад на ту культурную высоту, на какой дотоле никто еще не стоял. Возрождение и реформация были как бы возвращением к самим источникам европейской цивилизации, к античной древности и первоначальному христианству, иссякшим и исказившимся в средние века, и к тому, что было наиболее универсального и непреходящего в этих источниках. Классическая литература в руках гуманистов и Библия в руках протестантов сделались двумя главными орудиями в борьбе с отжившими свой век социально-культурными формами, но и та, и другая могли получить такое значение лишь благодаря тому, что народилась личность, сознательно противопоставившая свое я внешнему миру и потребовавшая возрождения и преобразования жизни на новых началах. Это-то и было залогом дальнейшего прогресса, к которому стали приобщаться и другие народы. Между тем теория, принижающая романо-германский тип перед греко-славянским, хотя и признает превосходство западной науки, ставит, однако, «Европе» в вину как раз то, в чем вся ее сила и без чего не могло бы в ней быть и науки, — и вместе с тем щедро наделяет греко-славянский тип качествами, имеющими для адептов школы идеальное значение и будто бы уже характеризующими в этом идеальном значении весь греко-славянский культурный тип. Признаками западноевропейского типа считаются именно чрезмерное развитие личности, неуважение к преданию и приверженность к форме, под которыми разумеются стремление к самостоятельному проявлению личного я, дух исследования и искание наилучших основ общежития и которым противополагаются, как признаки типа восточного, соборное начало, верность искони воспринятой вселенской истине и предпочтение, оказываемое внутреннему содержанию и духу перед внешней формой и буквой. Индивидуализм, пытливая мысль и преобразовательные стремления составляют действительно существующие, реальные явления, характеризующие новое западноевропейское развитие и вообще культурную и социальную жизнь всякой страны, идущей по дороге прогресса. Без того, что теория считает основными грехами «европейской» цивилизации, не могла бы существовать сама наука, прежде всего требующая высокого личного развития, критического отношения ко всему, существующему в силу одной традиции, и таких форм жизни, которые обеспечивали свободное развитие ума,— наука, сама содействующая личному развитию, воспитывающая умственную пытливость и ставящяя себе задачею, между прочим, и выработку наиболее в нравственном смысле справедливых, а в общественном смысле полезных форм народной жизни. В свою очередь, выставляемые теорией признаки, греко-славянского типа суть простые понятия, под которыми или не мыслится ничего реального, или разумеются явления, обобщаемые совершенно произвольно, или же имеются в виду вещи, вовсе не соответствующие той роли, какую им приходится играть. В конце концов, вдобавок славянофильская теория и не в состоянии указать, каким образом восточные начала могли бы создать что-либо равносильное западной науке.

Славянофилы совершенно верно характеризуют современную Западную Европу, как мир развитой личности, критической мысли, сознательной выработки общественных форм, но совершенно напрасно представляют дело таким образом, будто бы всеми этими признаками определяется сам романо-германский тип на протяжении всего своего культурного и социального развития, а не известный исторический момент в этом развитии. Столь же напрасно утверждают они и то, будто мир греко-славянский изначала и до конца веков был и должен оставаться на той ступени культурного и социального развития, на которой личность мало выступает, как самобытное я, затериваясь в однородной массе, индивидуальная мысль не обнаруживает оригинальности, вращаясь в кругу традиционных идей, а общественные формы не подвергаются изменениям во имя обеспечения за личностью правильного развития, представляясь неразвитому уму как совершенно безразличный и в то же время неприкосновенный порядок вещей. Если даже указанное противоположение между европейским Западом и Востоком и было верно, — а безусловная верность его сомнительна, — то оно имело бы совсем не такое значение, какое ему приписывается рассматриваемой теорией. Личное начало в истории с его необходимыми следствиями, т. е. с самостоятельною работою ума над вопросами мысли и жизни и стремлением к осуществлению в действительности новых общественных идеалов, как и все другое в истории, способно к большему или меньшему развитию и притом в зависимости, конечно, от разных культурных и социальных условий: чем ниже культурный уровень и несовершеннее социальная организация, тем менее средств дается обществом отдельным его членам для их личного развития, тем менее личность способна проявить себя, как самостоятельное и самобытное я и наоборот, чем выше стоит общество в культурном и социальном отношениях, тем более оно помогает проявлению в индивидуальной жизни и деятельности того, что вырабатывает в человеке личность, как развитое я, со своей оригинальной физиономией, со своими мыслью, чувством и волей. По основному закону развития цивилизации культурно-социальный прогресс влечет за собою то, что можно назвать ростом личности, и сам вместе с тем обусловливается этим ростом. Личное начало присуще истории на всех ступенях ее развития, потому что сам исторический процесс в последнем анализе сводится весь к взаимодействию между личностью и культурно-социальною средою, и вопрос может быть лишь о степени развития, о количестве и о силе этого начала в тот или другой момент исторического бытия отдельной нации или целого культурного мира вроде, например, западноевропейского. Если в этом последнем индивидуализм достигает большого развития в наибольшем количестве случаев и с наибольшею силою противопоставляет себя косности или бессознательному саморазвитию культурно-социальной среды, то это служит лишь одним из признаков, свидетельствующих об особенно значительном прогрессе, совершенном Западною Европою в духовном и общественном отношениях. Сами по себе культурные и социальные формы, зависящие от данных условий места и времени, лишь тогда получают более универсальное и непреходящее значение, когда в них вложено много такого, что является результатом чисто личной, отрешенной от влияний местных и временных форм, так сказать, общечеловеческой мысли, говорящей уму и сердцу человека, как такового, а не как представителя той или другой культурной группы. Заключается ли в таком развитии преимущество или, как кажется другим, недостаток, во всяком случае, и преимущество это, и этот недостаток, — если только права, конечно, теория культурно-исторических типов, — не могут считаться признаками одного романо-германского мира, так как личное начало присуще истории вообще, хотя и не всегда в одинаковой степени, а из всех цивилизаций наиболее благоприятною для его развития является та, родоначальниками которой в Европе были древние греки, а наследниками сделались все христианские народы как западной, так и восточной половины Европы.

Расширение границ России в XVII—XIX вв.

Указав на то место, которое Россия заняла в всемирной истории, как один из младших по времени членов мира европейских народов и государств, мы закончим этот очерк общим обзором внешних отношений, которые создали России ее теперешнее международное положение. Приблизившись и географически, вследствие расширения границ в XVIII и XIX вв., к Западной Европе, Россия в то же время заняла важное положение на Востоке, где, несомненно, ей принадлежит цивилизаторская миссия.

Главными политическими силами, которые не хотели, так сказать, пускать Россию в Европу, были, как известно, Швеция и Польша, а вместе с ними эту антирусскую политику вела и Турция. За счет этих государств и создала Россия себе положение на Западе. Отстояв в начале XVII в. свою национальную независимость от агрессивной политики Польши, Московское государство отняло у Польши в том же столетии восточные ее владения по Днепру, а в начале XVIII в. решила пробиться к Балтийскому морю и в союзе с Данией и Польшей вела для этого войну с Швецией, отобрав от нее Лифляндию, Эстляндию, Ингерманландию, Карелию и небольшую часть Финляндии. Победы над Швецией, собственно говоря, и превратили прежнее Московское государство, которое считалось в Европе чуть не азиатским, в Российскую империю, от которой три названные государства и получили самые тяжелые удары. Швеция в начале XIX в. потеряла и всю Финляндию, Польша во второй половине XVIII в. перестала вовсе существовать, усилив Россию своей восточной, литовско-русской половиной, и Россия же играла первенствующую роль в разложении Турции в XVIII и XIX вв. Исчезновение Польши с политической карты Европы принадлежит к числу особенно важных событий ХVIII в. Это государство, достигшее наибольшего могущества в XV—XVI вв. при Ягеллонах и простиравшееся «от моря до моря», в XVII в. стало клониться к упадку и вместе с тем утрачивать целые области. Польша в это время лишилась находившейся в вассальной от нее зависимости Пруссии, лишилась Лифляндии, лишилась части Западной Руси со Смоленском и Киевом. Но и в урезанных пределах Польша все еще оставалась большим государством. Его ослабили внутренние смуты, которые позволили России, в самом начале XVIII в., взять ее под свою опеку. Внешняя независимость Польши поддерживалась соперничеством ее соседок, но во второй половине XVIII в. по инициативе Пруссии они пришли к соглашению относительно дележа польских владений, и в три приема Польша была разделена между Россией, Пруссией и Австрией. Литовско-русские части Польши достались России, чисто польские — двум великим германским державам — Австрии и Пруссии. Через двадцать лет после окончательного раздела Польши из некоторых ее прусских и австрийских частей возникло новое царство Польское, которое было присоединено к России. Расширилась в Европе Россия в XVIII и начале XIX в. и за счет Турции. В эти два столетия совершался постепенный процесс разложения Европейской Турции, причем Россия присоединила к своим владениям земли между устьями Днепра и Днестра и Крым (во второй половине XVIII в.) и Бессарабию (в начале XIX в.), утвердившись таким образом на Черном море. С присоединением к России, в начале XIX в., Финляндии, Бессарабии и царства Польского установилась та западная ее граница, которая оставалась потом почти неизменной до наших дней.

Роль России в Азии

Таково было движение России в сторону европейского Запада, но совершалось движение ее и в сторону азиатского Востока. Оно началось с завоевания в середине XVI в. царств Казанского и Астраханского, за которыми уже начиналась настоящая Азия. В те же самые века, когда западные народы приобретали новые земли за морями, Россия постепенно расширяла свои сухопутные границы и присоединяла громадные пространства в Азии. Распространение русской территории совершалось здесь именно в трех направлениях. В конце XVI в. началось завоевание Сибири, а в середине XVII в. русские дошли уже до Охотского и Берингова моря, в середине же XIX в. Россия утвердилась и на нижнем течении Амура. Далее, в первой половине XIX в. Россия овладела Кавказом, где столкнулась с Турцией и Персией. Наконец, во второй половине XIX в. ею были приобретены большие владения в Средней Азии и поставлены в зависимость Хивинское и Бухарское ханства. Последние приобретения России приблизили ее границы к границам Британской индии.

Такое расширение границ России и в Европе, в сторону наиболее культурных ее наций, и в Азии, в сторону народов, отсталых в культурном отношении, сделало Россию одною из величайших по размерам своим мировых держав, какие только существовали в истории, превратив ее в главную посредницу в передаче европейской цивилизации обширным территориям азиатского Востока. Прилагая к истории России схему перехода от речного периода через морской к океаническому, мы видим, что и здесь совершился тот же процесс, так как на Дальнем Востоке Россия дошла до Великого океана, которому в будущем предстоит, по-видимому, громадная роль всемирного значения. С другой стороны, европейские нации, с которыми Россия сталкивалась прежде лишь по отношениям чисто европейским, встретились с Россией и в Азии, где у главных европейских государств есть, как известно, свои интересы.

Из этого движения России на Восток некоторые наши публицисты делают тот вывод, что ей нужно быть и признавать себя державой по преимуществу азиатской не только в географическом смысле, но и по духовному якобы родству нашему с миром восточных народов. Если славянофилы в качестве преемников теории третьего Рима, прежде всего, хотят видеть в России преемницу Византии, то новейшие публицисты, о которых только что сказано, должны были бы видеть в России прямую наследницу средневековой державы монголов, многие части которой, действительно, входят в состав азиатских областей империи. Это то же предложение отказаться от более тесного общения с европейским Западом, где главным образом и развивается передовая цивилизация человечества. Весь, однако, ход всемирной истории и внутреннее развитие самой России приводят к тому, что Россия не должна быть ни Византией, ни Азией, а должна быть Европой.

---